полпредство лицу. Работник полпредства имеет сношения с компартией исключительно через приходящее лицо, которое не должно быть официальным лицом в компартии… Всякая связь К. И. с другими полпредствами безусловно в течение июля заканчивается и впредь не производится»[577].

И конечно, «военная тревога» серьезнейшим образом повлияла на военно-политическое мышление и оборонное строительство СССР. Военные ждали войну не раньше, но и не позже начала 1930-х годов[578]. Готовность к ней СССР рассматривалась как крайне низкая. Мощности советских военных заводов определялись как вдвое уступающие возможностям оборонных предприятий в 1916 году. Потребности вооруженных сил стали одним из решающих аргументов в пользу ускоренной индустриализации.

Распространена точка зрения о том, что сталинская группировка раскручивала тему «военной опасности» с целью использовать ее против троцкистско-зиновьевской оппозиции. Однако «военную тревогу» левая оппозиция трубила гораздо сильнее, чем Политбюро, обвиняя именно сталинистов в недооценке опасности нападения на СССР и в недостаточности оборонных усилий. Эта тема — помимо термидорианского перерождения — отчетливо звучала, когда в июне 1927 года Зиновьева и Троцкого вызвали сначала на комиссию ЦИКа, а затем и на президиум ЦКК с намерением исключить обоих из состава ЦК ВКП(б)[579]. Центральная контрольная комиссия приняла решение рекомендовать следующему пленуму ЦК исключить Троцкого и Зиновьева из своих рядов. Но Сталин, ознакомившийся на отдыхе со стенограммой рассмотрения дела, остался крайне недовольным, о чем и сообщал Молотову: «Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий… Позор! Неужели эту “стенограмму” отдадут в руки Троцкому и Зиновьеву для распространения! Этого еще не хватало»[580]. Стенограмма у оппозиционеров окажется.

Лето вновь прошло в борьбе, где в центре был опять Китай. О значении темы говорит хотя бы тот факт, что ей посвящено больше 90 процентов всей переписки 1927 года между южной резиденцией Сталина и снова находившимся на хозяйстве в Москве Молотовым. Поначалу оставалась в силе линия Политбюро об участии КПК в левогоминьдановском уханском национальном правительстве при финансовой поддержке из Москвы[581]. Но становилось очевидным, что и новая линия не приносит успеха. «Боюсь, что Ухан сдрейфит и подчинится Нанкину, — делился Сталин своими опасениями с Молотовым 27 июня. — Но нужно всемерно настаивать на неподчинении Ухана Нанкину, пока есть возможность настаивать»[582]. Опасения генсека были не беспочвенными. Командующий войсками уханского правительства Фэн Юйсян договорился с Чан Кайши о совместных действиях. Политбюро сочло заключенный Фэном «блок с изменником Чан Кайши» ударом в спину революции[583]. Оппозиция протестовала против «сокрытия правды» о событиях в Китае и требовала немедленного выхода КПК из Гоминьдана.

Политбюро фактически согласилось с левыми в необходимости выхода КПК из уханского национального правительства[584]. Это отступление ПБ не очень понравилось Сталину: «Значит, оппозиция доняла-таки Бухарина и Молотова потоком новых “тезисов”, и они поддались, наконец, шантажу… Но другого пути нет, и — все равно — в конце мы должны были прийти к этому пути»[585].

11 июля 1927 года Сталин вновь писал Молотову о китайских делах: «Я думаю, что скоро придется поставить вопрос о выходе из ГМД. Почему — расскажу по приезде»[586]. Однако события опережали политиков. 15 июля уже в самом Ухане левые гоминьдановцы развязали «белый террор» против коммунистов. Троцкистско-зиновьевская оппозиция после этого уже не замолкала ни на день, клеймя провалы сталинской стратегии и тактики. На этом фоне в ПБ было направлено заявление группы высших военачальников — Муралова, комкора Витовта Путны, военного советника в Китае Виталия Примакова и многих других, которые солидаризировались с оппозицией и объявляли неадекватной всю политику военного строительства. На июльско-августовском (1927 года) пленуме ЦК уже первые голосования — о снятии с обсуждения вопроса об исключении из ЦК Троцкого и Зиновьева и рассмотрении по существу заявления 83-х (предложения Раковского и Пятакова) — выявили расстановку сил: у левых — 13 голосов. Склока шла беспрецедентная.

Бухарин вместе с Чичериным выступал содокладчиком по основному вопросу — о международном положении и угрозе войны.

— Я считаю, что настоящая защита СССР заключается в том, чтобы прежде всего в среде коммунистов сломать хребет тем, кто говорит о термидорианстве, о вырождении ГПУ и нашей Красной Армии.

— Лжете как бесчестный каналья! — кричал Троцкий Ворошилову.

— Сами вы каналья и отъявленный враг нашей партии, — не оставался в долгу нарком обороны[587].

Тяжелая артиллерия пошла в ход 1 августа, когда Троцкий представил доклад «О военной опасности и политике обороны», а Сталин ответил речью «Международные отношения и оборона СССР». Если генсек излагал больше теорию вопроса, Молотов развил мысль о пораженчестве оппозиции:

— Троцкий не находит ничего лучшего, как сказать, что в тот момент, когда войска империалистов будут в восьмидесяти километрах от Москвы, надо ударить со всей решительностью против политики партии, якобы недостаточно твердой, якобы недостаточно смелой, якобы недостаточно левой — значит, докатиться до пораженческой идеологии[588].

Это выступление настолько встревожило оппозицию, что она внесла на пленум пространный документ под названием «Заявление по поводу речи тов. Молотова о повстанчестве оппозиции». В нем, в частности, говорилось: «Произнося по отношению к оппозиции слово “повстанчество”, ядро сталинской фракции хочет приучить партию к мысли о разгроме оппозиции»[589]. Впрочем, в очередной раз вовремя покаявшись, оппозиция пока избежала худшего. До поры до времени пленум снял с обсуждения вопрос об исключении Зиновьева и Троцкого из ЦК, ограничившись объявлением им строгого выговора с предупреждением. Но перемирие было самым коротким из всех. И последним.

Левая оппозиция восприняла итоги июльско-августовского пленума как свой успех. Зиновьев и Троцкий пребывали в убеждении, что «хотели нас исключить из ЦК, но не решились, ибо за нами масса большевиков. Поэтому, не сокращая фракционной работы, продолжаем завоевывать партийные массы»[590]. Их сторонники работали над подготовкой альтернативной «Платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б)». «Пишущие машинки стучали ночи напролет в неприкосновенных пока еще кремлевских апартаментах»[591]. К началу сентября более чем стостраничный документ усиленно размножался, как и другие материалы оппозиции, на стеклографах, печатных машинках и типографским способом. Платформа была подана в Политбюро 3 сентября за теми же тринадцатью подписями членов ЦК. Молотов поминался как автор двух оппортунистических ошибок: лозунга «создания беспартийного крестьянского актива через оживление Советов», что приводит и к усилению «руководящей роли верхних слоев деревни»; а также «теории… насчет того, что нельзя будто бы требовать приближения рабочих к государству, так как наше государство уже само по себе рабочее», что представляет «наиболее злокачественную формулу бюрократизма»[592].

8 сентября состоялось объединенное заседание ПБ и